А вы когда-нибудь засыпали под операционной лампой?
Я медленно проваливался в сон, прокручивая, как кино, сегодняшний день и отключился с мыслью, что все же люблю весну. Люблю не потому, что закончилась зима, а она мне по-своему нравится, и не потому, что, наконец, оживает природа. Весенний теплый апрельский день мне притягателен за его беззаботность, улыбчивость и за отсутствие насекомых, так назойливо отравляющих жизнь в другие поры года. В мае все будет по-другому. Начнутся дожди, появятся первые комары, мошки, мушки и жучки. А пока можно спокойно открыть окно и насладится прохладой вечернего воздуха после необычайно для апреля жаркого дня. Такого удовольствия летом я себе позволить не смогу. С радостью от нового для себя открытия я и заснул.

Автобус прибыл на вокзал в полдень. Водитель открыл дверь, и пассажиры, несколько изморенные поездкой, выкатили на улицу. Я не спешил, хоть тоже устал от духоты автобуса: я, как и остальные, был одет слишком тепло для сегодняшнего дня. Пропустив двух наглых женщин, я взял сумку и не спеша вышел не перрон. Волна свежего воздуха, накатываемая ветром со стороны парка, принесла облегчение. Я оглянулся.
Город не сильно изменился после последней грандиозной реконструкции. Еще на въезде я заметил, что дороги ухожены, разметка свежая, заборы покрашены, мусора нет. Вот и на вокзале то же было все аккуратно убрано, подметено, вымыто. Здание было реконструировано несколько лет назад и превратилось из сарая в современный двухэтажный вокзальный комплекс. Я направился в привокзальное кафе. Посетителей не было, кроме двух деревенских жителей в углу за столиком. Кафе так же поддерживалось в порядке, хотя запах перегара дал знать, что контингент завсегдатаев заведения не изменился за эти годы. Я никогда не любил этот запах, поэтому, не вступая в разговор с симпатичной продавщицей, купил бутылку минеральной воды и вышел наружу. По громкой связи объявили о прибытии нашего автобуса. С опозданием в пять минут. Тот же голос, что и пять лет назад. Я улыбнулся.
Интересно, кто выбирает этих женщин для объявлений на вокзалах? Из всех городов, где я побывал, приятный голос селекторной связи оказался в столице. Но на то она и столица! А самый волнующий и чарующий голос меня разбудил в Орше, когда проездом в Витебск наш поезд около двадцати минут стоял на станции. Тогда, даже приятно было проснуться, а потом заснуть. Тот голос до сих пор у меня в памяти. По голосу я могу определить многое. Наверное, сказывается музыкальный слух, хоть он у меня и не абсолютный.
Я повесил сумку на плечо и уверенным шагом направился в центр по знакомой аллее. Когда я уезжал из этого города, я представлял себе, какие эмоции я буду испытывать, когда снова сюда вернусь. Я представлял все что угодно, но только не то, что я сейчас переживал. Я вспомнил Н.. Я вспомнил все, что мы тут пережили, те места и моменты, которые память, услужливо затерла, избавляя меня от грусти расставания. Внезапно к горлу подступил ком из эмоций и переживаний, тоски и грусти, радости встреч и прошедшей любви. Я спешно вставил наушники и включил музыку. Заиграло что-то очень подходящее моему настроению. Я ускорил шаг. Не время предаваться сентиментальным размышлениям. Меня ждет работа.

Когда я выходил из гостиницы, солнце уже клонилось к закату. Я достал из кармана телефон, нашел номер Тарковского. Засомневавшись, немного подождал, но решился и нажал кнопку вызова. Он поднял трубку сразу:
— Николай Андреич? Это Пашков, — представился я.
— О! Николаич, привет! – радостно ответил он, всегда называя меня по отчеству, несмотря на разницу в двадцать лет.
— Андреич, я в городе. Может, вы дежурите, хочу к вам на кофе заглянуть? – поинтересовался я, придерживаясь местной манеры говорить.
— Николаич, конечно заходи, дорогой. Если не зайдешь, я обижусь!
— О-кей, я через пятнадцать минут буду.
— Давай, жду!
Я нажал отбой. Похоже, он был немного занят, но к моему приходу, думаю, всех раскидает. Я неспешным шагом направился прямиком через сквер. Тарковский – травматолог из местной больницы. Не одну ночь мы провели за кружкой кофе и неспешными беседами «за жизнь». Он не всегда понимал меня, а я его, у нас была солидная разница в возрасте, но что-то общее все-таки было. Наверное, похожие характеры и взгляды на жизнь. Это позволило появиться тому, что в народе называют дружбой. Николай Андреевич, или, как все его называли, Андреич, умел в людях видеть то хорошее, что не всегда удается рассмотреть. То, что часто скрывается под маской целеустремленности и жестокости, а на самом деле оказывается всего лишь защитой от такого же мира. В этом мы и были одинаковы.
На удивление, настроение было хорошее, не смотря на мою работу, которую в такие моменты я ненавижу. Сегодня я отошел быстро, мук и терзаний не было. Видимо, привыкаю. Глаз радовали дома, освещенные желто-оранжевым светом заходящего солнца, бело-голубые барашки облаков, рассеянные по небу, и даже уставшие лица идущих домой прохожих.
Мимо неспешно проезжали автобусы и автомобили. В этом городе вообще все делается неспешно. Сам город и его атмосфера располагает к спокойному образу жизни. Даже если ты полон энергии, идей и желаний, город подстроит тебя под свой лад, заставит жить по-своему, поселит привычку и отобьет желание меняться и жить сломя голову. Это не всем нравится, ввиду разнообразия людских характеров. Вот и вынуждены многие товарищи компенсировать недостающие эмоции и переживания малым и большим количеством алкоголя. Этим можно объяснить наличие в городе большого числа заведений и точек, предназначенных для употребления спиртных напитков любых видов и в любом количестве. Плотность этих точек на душу населения выше, чем в любом другом городе. Так рассуждая, я незаметно для себя дошел до больницы.
Ставшие почти родными стены приветливо встречали меня зажигающимися огнями в окнах палат. Стены эти по-прежнему были такими же старыми и неухоженными, как и раньше. Следов какого-либо минимального ремонта я не заметил. Здание, где располагалось травматологическое отделение, вообще требовало радикальных мер: сноса до основания, или хотя бы переоборудования под музей медицины. Тут вполне можно снимать фильмы про героев врачебных рассказов Булгакова и Чехова. Яркие образы печного отопления в операционной и камыша под штукатуркой в палатах замечательно подходят для создания атмосферы начала двадцатого века. А когда-то в этом здании располагались конюшни.
Я поднялся по узким ступенькам вошел внутрь. В приемном отделении никого не было. Казалось, будто и здесь царит тишина и размеренность. Но я знал, что это не так. Отсутствие работы на дежурстве это скорее исключение, чем правило, но сегодня мне повезло, и у меня будет время спокойно попить кофе в компании друга. Я прошел в отделение. Две медсестры что-то с интересом обсуждали сидя за столом на посту. Увидев меня, они заулыбались:
— Здравствуйте Сергей Николаевич! Какими судьбами в наши края?
— Да вот, проходил мимо, решил зайти в гости к вам по старой памяти, — я тоже был рад встрече, и тому, что оставил о себе лишь хорошие воспоминания. В очередной раз я убеждаюсь, что уходить из коллектива нужно вовремя, пока мнение о тебе не испортилось.
— Зд?рово! А где вы сейчас, чем занимаетесь?
— Все там же, — я улыбнулся в ответ и не соврал, хотя отвечать на вторую часть вопроса я не стал. – Что у вас слышно интересного?
— Да, все по-старому, работаем в том же сарае, что и раньше.
— Зато коллектив замечательный,- отметил я.
— Все еще не женились? – спросила та, что младше и симпатичней. Кажется, ее звали Марина.
— Вот когда в сердце стукнет, так и сразу, — отшутился я как обычно. – Андреич у себя?
— Да, пока никого нет, расслабляется,- ответила старшая.
— Пойду, поздороваюсь. Поболтаем еще,- улыбнулся я, обходя пост медсестер по узкому коридору.
Я завернул за угол, постучал в дверь ординаторской и вошел, не дожидаясь ответа, как все. В комнате было прохладно, накурено и сыро. Что можно было ожидать от помещения столетней давности? На столе лежали бумаги в умеренном беспорядке – истории болезней. Тарковский смотрел телевизор и пил кофе. Увидев меня, он обрадовался, встал мне на встречу:
— Николаич! Сколько лет, сколько зим?
— Три, Николай Андреевич,- я тоже был рад встрече.
— Почему не заезжаешь? Где пропадаешь?
— Не получалось все, а специально ехать нет времени. Я там же, в центре, — сказал я, снимая куртку.
— Кофе будешь? – не дожидаясь ответа, Тарковский взял электрический чайник, набрал воды из большой бутыли с питьевой водой.
— Буду, как обычно – один к одному, — это означало, что нужно положить в чашку ложку кофе и ложку сахара. Я кинул сумку и куртку на диван и сел за стол, напротив Тарковского.
Пока Андреич возился с чайником, я окинул взглядом ординаторскую, когда-то бывшую и моей. Ничего, собственно, не изменилось. Разве что занавески поменяли, да покрывало на диване. А так, это было по-прежнему место кипения и отдыха людей, помогающих другим людям обрести так внезапно потерянное здоровье. Ординаторская располагалась в бывшей предоперационной комнате, куда ее перенесли после того, как закрыли половину отделения на ремонт. Отделение, кстати, так и не отремонтировали, оставив на память о процессе лишь оштукатуренные стены и побеленные потолки, да холод в неотапливаемой части здания, который уверенно проникал по коридорам в другую половину. Стены ординаторской были отделаны кафелем, потолок побелен, а пол лишь бы как уложен древней и страшной различными оттенками коричневого цвета плиткой. На полу лежал все тот же старый, видавший виды, ковер. В углу на тумбочке нашел свое место цветной, что удивительно для такого места, телевизор. Два стола прижатые друг к другу поставлены у окна так, что бы коллеги сидели напротив. На стене над столами завис негатоскоп, который чаще использовали как ночной свет, чем по назначению, хотя основная функция то же не забывалась, о чем говорили два рентгеновских снимка детской кисти. В операционной, за дверью, располагался склад всяких медицинских принадлежностей. В общем, комната меня вернула в то беззаботное, как оказалось, время, когда я, молодой и неопытный, учился самостоятельной жизни в чужом городе и незнакомом, но крайне дружелюбном и замечательном коллективе. Сейчас я себя немолодым назвать не могу, но жизненного и профессионального опыта здесь я получил не мало.
Тарковский уже помыл свою чашку и достал для меня еще одну, насыпал кофе и сахар. Чайник бурно шумел, готовый закипеть. Я за это время освоился со старой обстановкой, отогнал воспоминания и немного расслабился, откинувшись на спинку старого деревянного стула.
— Ну что, Николаич, пошли покурим, пока кофе будет дозревать,- Тарковский снял закипевший уже чайник и залил кипяток в чашки.
— Пойдем, — я улыбнулся, — Что нового на стройке?
— Издеваешься, да? Все по-старому, — отшутился он в ответ.
Мы пошли в реставрируемую половину отделения, или, как все называли, «на стройку». Традиция, появилась после введения запрета на курение в общественных местах. Хотя Тарковский и не стеснялся курить в ординаторской, но любил прогуляться по отделению. Это было своеобразным отдыхом и развлечением, позволяющим отвлечься от работы и однообразия.
Пройдя по холодному коридору, мы зашли в небольшую комнату, которая когда-то была старой ординаторской. Следы заброшенного ремонта давали о себе знать везде. Со стен отклеились обои, с потолка обвалился гипсокартон и остался только его каркас, из-под которого виднелся камыш – наследие первых строителей этого здания. Контрастом выделялись новые пластиковые окна, однако толстенный слой грязи скрадывал этот контраст. К такому виду комната пришла после сильного весеннего ливня, который затопил почти всю половину отделения.
Тарковский открыл окно и закурил.
— Ну как дела там, в центре? – он не спеша затянулся.
— Все как обычно, потихоньку. Как-то привык, втянулся, работа наладилась, — общими фразами ответил я.
— Михалко работает?
— А куда ж ему деться? Крепкий еще мужик.
— Привет передавай, давно не виделись с ним.
— Обязательно. Кстати, недавно вас вспоминали с ним. Рассказывал, как вы в шахматы резались на дежурствах.
— Хорошее время было. А может, просто мы моложе были. Тогда не так строго относились, — Тарковский глубоко затянулся, — думаешь, мы просто так в шахматы играли? Мы на интерес!
Я улыбнулся. Я знал, что за интерес такой заставлял играть в шахматы. Знающие люди тоже поймут.
— Ну, наверное, не только в шахматы играли? – я присел на подоконник.
— Конечно. Раньше, ведь, и работы как-то меньше было. Люди не обращались среди ночи по каждому пустяку. Это сейчас любят через неделю после травмы обратиться, обязательно, в два часа ночи. Или в три…
Я промолчал. Проблема известная и уже много раз «перетертая» не только в этой комнате, и даже отделении. Тарковский это тоже понимал, но все равно сказал, ибо наболело.
Комнату уже заволокла легкая пелена сигаретного дыма, и в свете оранжевых фонарей с улицы она выглядела по-особому романтично. Такая своеобразная профессиональная романтика понятна только нам двоим и еще нескольким врачам, дежурившим в этом отделении по очереди.
— Как на личном фронте, не женился еще? – Тарковский затянулся последний раз и выкинул окурок в банку из-под кофе, стоящую на подоконнике рядом со мной.
— Для меня – самый популярный вопрос. Я всегда отвечаю, что не стукнуло еще в сердце любовь такая, что бы жениться, — я спрыгнул с подоконника.
— А как же Лена? Вы же вроде бы неплохо встречались
— Я вам уже рассказывал. У нас были все те же проблемы, что и раньше. Чем ближе мы становились, тем дальше отдалялись. Каламбур получается, но это именно так.
— А сейчас встречаешься с кем-нибудь?
— Так, бегаю от одной к другой. Не то это. Когда нет так называемых чувств, не интересно. Да и удовольствие не то.
— Я тебе скажу, — Тарковский направился к выходу, разговаривая, мы неспешно пошли к ординаторской – что главное для отношений взаимопонимание. Хотя это и банально звучит, но многие не понимают даже смысла такого простого, казалось бы, слова. Если вы будете уважать друг друга, то все получится.
— Мы об этом уже не раз говорили. Я долго думал и понял, что Лена себя любит больше чем меня. А я наоборот. Вот тут и нестыковка у нас вышла.
— Ничего, все наладится. Найдешь еще кого-нибудь, и будет у тебя любов, — он всегда так говорил про любовь, не смягчая на конце слова, с иронией.
— Тяжело так, пока не встретил эту любов, думать, что больше любви-то и не будет.
Мы вошли в коридор работающей половины отделения.
— Николай Андреевич, — позвала нас медсестра – у нас есть резанная рана в приемнике, — так все называли приемное отделение.
— Добре, ведите в перевязочную, — Тарковский устало вздохнул. – Посиди пока в ординаторской, я скоро, — обратился он ко мне и пошел в другой конец коридора.
Я вернулся в ординаторскую, взял уже немного остывший кофе и сел на диван. По телевизору ничего интересного не показывали, и я погрузился в собственные мысли.
Все-таки замечательный человек, Тарковский. Вроде бы и не говорил ничего особого, но за десять минут общения легкой интонацией, добротой и еще чем-то неуловимым заставил меня забыть о работе и погрузиться в другой мир, который когда-то был и моим. Он и сейчас мой, пока живы люди, окружавшие меня здесь. Депрессия, которая окутала меня, когда я сюда впервые приехал, была, как я сейчас понял, всего лишь следствием переходного момента в моей жизни, и никак не связана с этим городом или больницей, которая любого может ввести в такое состояние одним лишь своим видом. Как оказалось, для меня важна четкая организация вещей вокруг меня. Важна система людей, окружения, отношений, ценностей и так далее. Когда я сюда приехал, старая система уже не могла уместить всего того, что меня поглотило в новом для меня мире. И система начала перестройку. Самой неприятной для меня тогда была ломка старых ценностей. Прошлым числом я это понимаю хорошо. Но тогда я все списывал на жуткую обстановку вокруг, на убогую квартиру, которую я арендовал, на маленький и совсем неинтересный, как казалось, город. Но время шло, все стало на свои места и организовалось.
Глотая горький кофе, я в своих рассуждениях пошел дальше. По видимому, я и свою новую работу выбрал лишь по той причине, что она мне помогла создать совершенно новую для себя систему – систему с открытыми границами. Как сказали бы программисты – с открытым исходным кодом. Но мне больше нравится аналогия с рамками, которых нет. Теперь каждое нововведение и изменение в жизни происходит менее болезненно, потому что не приходится перестраивать систему заново, место для него можно создать. Это мне здорово помогает в жизни, так я меньше отличаюсь от остальных людей. Обычный человек разницы не заметит. Скорее наоборот, увидеть меня какой я есть может только такой же, как и я, и то только с опытом.
Я уже допил кофе и зацепился отсутствующим взглядом за телевизор, когда вернулся Тарковский.
— Не соскучился?
— Нет, думаю о своем, — ответил я. – воспоминания нахлынули.
— Понимаю. Там, — начал он рассказывать – один пьяный недотепа порезался ножом на кухне. Похоже, что заливает, скорее всего, будет криминал. Вот и пришлось его по полной программе освидетельствовать, повозились.
Тарковский посмотрел на холодный уже кофе, вылил его в раковину и включил чайник.
— Кофе будешь еще?
— Нет, спасибо, я плохо сплю потом.
— А я выпью, легче просыпаться среди ночи, когда вызывают. Сразу бодрый и хорошо соображающий. Уром, правда, потом плохо. Но кому после дежурства хорошо?
Я улыбнулся, сам так всегда поступал, когда тут работал. Но на сегодня работа моя закончилась.
— А я знаю, зачем ты сегодня сюда приехал, — внезапно для меня сказал Тарковский. – Я знаю, кем ты работаешь
Я опешил, но сразу же пришел в себя. Это ведь ничего уже не изменит. В голове был только один вопрос, откуда он знает? Хотя и этот вопрос какого-то решающего значения, похоже, не имел.
Мы помолчали. Тарковский залил себе в чашку новую порцию кипятка и закурил, не предлагая прогуляться на стройку. Каждый задумался о своем.
После некоторой паузы, Николай Андреевич, я на него посмотрел несколько с другой стороны, начал, не дожидаясь моей реакции на сказанное им:
— Ну и как тебе? Днем спасаешь жизни, а ночью… — не закончив предложение, и без всякой иронии он остановился и глотнул кофе.
— Это слишком упрощенно сказано. Я когда еще у вас работал, понял, что занимаюсь немного не тем.
Тарковский помешал ложкой кофе в чашке.
— Я чувствую себя совершенно по-другому, когда занимаюсь своим делом,- я пересел за стол, беседа обрела другой облик. — Нет, лечить людей я тоже могу с удовольствием, но это совсем другое.
— Ты думаешь, откуда я знаю? – Тарковский смотрел на меня – я раньше работал там, где ты сейчас. Но мне это стало настолько противно, что пришлось уйти. Тогда я порекомендовал тебя. Ты идеально подходил на это место.
Вот значит как? Каждый день что-то новое. Я ощутил легкий озноб – дрогнула моя система и в ней появилась новая ячейка.
— Я еще удивился, когда ты ответил, что больше не встречаешься с Леной, — продолжил Тарковский – ты даже не пытался ей поменять жизнь?
— Где-то на уровне подсознания я чувствовал, что не стоит этого делать. Все-таки работа – это работа, а вмешиваться в души близких для меня людей я не хочу.
— Молодец. Не повторил мою ошибку.
— Все же я хочу быть ближе к людям,- ответил я – не смотря на то, что по другому жить не смогу.
— Все наладится – повторил уже сказанное ранее Тарковский.
— Я в это верю.
Мы еще немного посидели молча под тихое бормотание телевизора. Тут я присмотрелся к Тарковскому и незаметно проник в его сознание.
Все стало на свои места, система восстановилась. Я все вспомнил. Я уже был в этом сознании как-то. Это было мое первое задание. Только клиент остался для меня в секрете. Сейчас я ничего не делал, просто осмотрелся – все было в полном порядке. Я порадовался за себя – красивая работа, хоть и первая, и за Тарковского – у него теперь все наладилось. Все-таки эта работа была не для него. Пусть думает, что сам захотел уйти после рекомендации меня на его место в будущем.
Тарковского снова вызвали в приемное отделение и я, не дожидаясь его, пошел в операционную-склад. Взял в диване подушку, запасное одеяло, Выдвинул из-под хлама кушетку, открыл окно и улегся. Поток свежего апрельского воздуха нежно меня окутал, а я смотрел на старую операционную лампу и наслаждаясь душевным равновесием засыпал.
Как же я все-таки люблю весну.